Меня нельзя назвать атеистом, ибо я точно уверен в существовании Дьявола. Он для меня что - то вроде огромного раскаленного пресса, который сжимает наши души до размера центовой монетки и отправляет их в утиль, будто подержанные автомобили. Нет, ну я бы с удовольствием предпочел припарковаться где - нибудь в районе Рая, да только места там уж больно дорогие, да души уж больно пафосные.
А вот что касаемо Бога, то когда меня о нем спрашивают, я лишь говорю, что восхищаюсь его мастерством. Он устраивает Сатурну и Марсу такие умопомрачительные спектакли! Один, на тысячи марионеток. Просто талант. Возможно, именно поэтому меня считают параноиком. Однако еще посмотрим, кто из нас хоть что - то смыслил в этой жизни.
Я не знаю, какую роль я играю в репертуаре Бога, но думаю, если он наградит меня еще и горбом, то я смело смогу изображать Квазимодо. с самого детства я был не таким, как все - патлатым долговязым мальчишкой, более сходившим за гибрид зомби и больного холерой цыпленка. Ах, да и в довесок ко всему, я был звездой Ковингтона. Эдаким чудищем из страшилок для местных детей. “Мэри, не будешь кушать кашку, вырастешь такой же, как малыш Томми.”, ” Авраам, не будешь слушаться мамочку, Боженька тебя проучит и сделает таким, как и малыш Деккер, который ослушался его воли.” Смешно. Мэри Макдональд в свои 4,5 года была размером со взрослого быка, в то время, как я был одной ходячей костью, а Аврааму Стэйлеру, чтобы похудеть до моих размеров, нужно было согрешить минимум на убийство 1000 солдат.
Я до сих пор не могу понять, чем же я так провинился перед Богом еще в малолетстве и за что же он меня “проучил”, наградив столь несуразной, отпугивающей людей внешностью. Родители мои, по сути своей, были невзрачными невидимками, не способными на совершение грехов. при всей моей любви к отцу моему и матери моей я вынужден сказать о том, что они были такими овощеобразными, что едва способны были произносить десятисловные предложения.
Именно поэтому все наши соседи считали меня и вовсе дауном, благо пенсионерам - сплетникам, мои соломенного цвета волосы и голубые затуманенные глаза отлично вписывались в классификацию идиотов и прочих имбецилов. А я не спешил их разубеждать в этом, мне нравились их полные сочувствия взгляды и нервное подрагивание их губ при разговоре со мной.
Сам я, не считая проницательного ума, был вполне невинен и чист душой. В юности я всегда мечтал стать великим художником. Может, это звучит глупо, но искусство привлекало меня куда больше, чем игра в “войнушку” с соседскими детьми - педантами, которые с годами только окрысивались. Они играли в салочки, дергали девчонок за жидкие волосенки, заплетенных в две до безумия аккуратные косицы и швырялись камнями в окна нашего дома. А я тихонько сидел на подоконнике и рисовал на клочке пожелтевшей от своей дешевизны бумаги. Ее было чертовски мало и мне приходилось делать лишь тысячи микроскопических зарисовок, стирая все неувязки острием бритвы с яростью и одновременно с неистовой нежностью. У моих родителей не было денег на занятия в художественной школе, но я отчаянно пытался выучиться искусству живописи самостоятельно.
Мое невинное сознание уже тогда было захламлено различными стереотипами и стереотип “музы для творца” тоже не давал покоя моему, не развращенному изобилием сладкой жизни мозгу. Я искал свою музу повсюду - свернувшись комочком я несколько часов лежал в сугробе до темноты, выходил босиком в дождь и шел  до торгового центра, что находился милях в семи от нашего дома. Стекла и особо острые камни впивались в мои ступни, желтоватые неухоженные ногти на ногах покрывались липкой от дождя грязью, но я смело шагал по асфальту, не взирая на возмущенные сигналы пикапов и бранную речь жирных зазнавшихся водителей роскошных тачек. Я просто ждал свою музу. Я опускал свои руки в кипяток, наслаждаясь тем, как мои кисти становились алого цвета, наслаждаясь тем, как пузырилась моя кожа. Я бился в агонии и мне казалось, что муза наполняет своим блаженным вдохновением бесполезный и безжизненный сосуд моего тела.
После подобных процедур я месяц не мог рисовать, но зато в моей голове выстраивались тысячи великолепных образов, которые я бы смог воплотить на затертом до дыр клочке бумаги. Как только я вновь мог брать карандаш в руки, я с благоговением касался пожелтевшей поверхности и через пару мгновений в бешенстве осознавал, что не способен воплотить свои грандиозные мысли даже в простейшую схемку. Тогда я приходил в ярость. Я грыз карандаш, полосовал свои руки тупой бритвой и царапал ногтями стены. Соседи лишь разводили руками и классифицировали мое поведение, как аффективное проявление эпилептического припадка с нарушением психических функций и плюс ко всему утверждали, что у меня имеются и вегетативно - висцеральные проявления этой самой эпилепсии. Чтоб они подавились сборником учений Фрейда.
Я хочу, чтобы вы, прочитав этот откровенно - несносный бред, который, загоняя все под одну гребенку, следует назвать мемуарами, запомнили одну простую, но жестокую истину:Люди плюют на ваш внутренний мир, главное, чтобы вы соответствовали дресс - коду офисной крысы или воспитанного лондонского таксиста. Вот и все.
Это я понял, будучи уже четырнадцетилетним, практически беспризорным, побитым жизнью мальчишкой. В это время мои родители пытались вновь подняться на ноги и заработать неплохую для семьи репутацию среди серой массы. Они пытались слепить из меня “человека”, слепить это жалкое подобие на “венец природы”. А я лишь кричал. Издавал булькающие, больше похожие на рвотные позывы звуки, вновь царапая изрядно подросшими ногтями свою шею, устраивал безумные истерики, бился в конвульсиях, будто одержимый дьяволом от жестоких попыток моих родителей прилизать мои волосы.
Я плевал в лицо моей внезапно постаревшей за эти мгновения матери, прокусывал свои пальцы буквально насквозь. По вкусу они мне больше напоминали вареные креветки, которых в своей жизни я попробовал лишь единожды на дне рождении какой - то дальней, маниакально - депрессивной тетушки. Кусая пальцы, я даже испытывал мазохистское удовольствие, когда моя проклятая кровь обволакивала мои белоснежные острые зубы, когда наполняла мои измученные авитаминозом десны капельками жизни. Я попросту сходил с ума. Во мне умирал невинный Томас Натаниэль Деккер. Во мне просыпался монстр. во мне просыпался дух свободы. Он безжалостно рвал путы из рук моего и без того хилого отца - алкоголика, он вырывал парикмахерские ножницы у моей несчастной матери и вышвыривал их в окно, разбивая стекла. А потом просто засыпал в этих острых осколках. А у меня уже не было сил подменять это зверя в реальном мире. Я умер. Надеюсь.