1. Имя и фамилия
Beltane Ester Grindewald | Белтейн Эстер Гриндевальд;

2. Возраст, факультет и курс

21 год;
Окончила Дурмстранг, практикантка по темным искусствам;

2.1. Чистота крови
Чистокровная;

3. Внешность
Обычная. Не обращает на себя внимания вульгарным шиком и пошлой откровенностью, как и не обращает внимания неповторимой красотой. В Белтейн можно угадать девушку тщательно следящую за собой, аккуратную и ухоженную. Присутствие вкуса, любовь к минимализму, осторожность в выборе аксессуаров и она выделяется из толпы, не смотря на свою довольно обычную и непримечательную ничем внешность. Довольно высокого роста, худощава; бледную кожу как нельзя лучше подчеркивают абсолютно черные волосы и темные, почти черные глаза. Длинные пальцы, с округлыми ногтями, чуть вздернутый подбородок, насмешливо глядящие глаза

4. Биография
Тьма. Вокруг всегда была кромешная тьма, холод и сырость. Редкие лучи солнца, если и пробивались сквозь заколоченные ставни, заставляли меня болезненно морщиться, потому что я испытывала резкую боль в глазах от слишком яркого света. Единственная башня Нуменгарда, в которой было полноценное окно с витражными стеклами, стала мне доступна лет с девяти: я поднималась на эту башню с отцом и долго наблюдала за проплывающими мимо облаками, синим небом и солнцем. Это было столь редкое событие, что вид неба и солнца в дальнейшем повергал меня в дикий, неконтролируемый восторг: так мало мне нужно было для счастья. Что же касалось самого Нуменгарда, то благодаря трем старым домовым эльфам здесь всегда было чисто и замок в целом не напоминал мне тюрьму, коей он, тем не менее являлся. Не зная другой жизни, я чувствовала себя довольно счастливой в обществе отца и матери. Я не знаю, как им обоим удалось сохранить рассудок почти в полном одиночестве на протяжении более четырех десятков лет, но именно они были моими учителями, друзьями и единственными людьми с которыми я имела возможность общаться. И как ни прискорбно, но именно они научили меня всему тому, что я знаю. Благодарить их за это, или проклинать, каждый решает сам, я же просто пользуюсь теми бесценными знаниями, которыми меня наделил ранее великий темный волшебник и вместе с тем, мой отец.
Нужно сказать, что этого человека я всегда разделяла на двух разных людей, великого темного волшебника, который был утрачен вместе со Старшей палочкой и моего отца – жестокого, бесчеловечного ублюдка, которого я ненавидела и ненавижу до сих пор всей своей черной душой. Уже несколько долгих лет я не видела его, но все еще помню эту жестокую улыбку, эту болезненно-бледную кожу и надменный взгляд. У него не было повода для последнего, потому что каждый день, каждый час проведенный вдали от бузинной палочки делал его ближе к тому, кем он в действительности являлся. К слабому, ни на что неспособному жестокому тирану, который ради своих собственных амбиций готов был уничтожить, или подчинить себе весь мир. Когда же ему это не удалось, он заключил себя здесь, в Нуменгарде, не в силах простить себе собственную ничтожность. Проиграть, будучи владельцем старшей палочки… Раньше это казалось ему невозможным, когда же это произошло, Геллерт Гриндевальд стал медленно сходить с ума от отвращения не только к миру, но и самому себе.
Моя мать была сумасшедшей. Она страдала крайней формой безумия, вероятно, еще до того как встретилась с моим отцом, потому что даже годы спустя я готова поклясться, что она любила его до беспамятства. Так или иначе, никакая нормальная женщина не пойдет за своим мужем в добровольное заключение, если она не жена декабриста, коим Геллерт Гриндевальд никак не являлся. Она же пошла и променяла счастливую и долгую жизнь на правах единственной наследницы не слишком древнего, но чистокровного рода на мучительное и тяжелое существование в стенах холодного замка, большую часть времени запорошенного снегами. Живая и яркая, Одетт находила утешение в чтении книг, игре на фортепиано. Изредка она позволяла себе петь. Делала это очень тихо, боясь разозлить хмурого и задумчивого мужа, который редко отвлекался от старинных фолиантов. И все же когда она пела, он улыбался, потому что ее голос, наполняющий гиблую темноту комнат, напоминал им о том, что они все еще живы.
Мое появление на свет не было засвидетельствовано безумной радостью родителей, потому что они уже не были способны на такое проявление чувств. И все же, в какой-то мере я стала для них смыслом жизни. Геллерт, вероятно, надеялся передать мне свои знания, а Одетт, как и любая другая женщина, отчаянно желала реализовать себя как мать. В каком-то смысле они оба получили то, что желали и последующие годы их жизни перестали быть пустыми и бесцельными. А я… Я была ребенком и охотно впитывала знания, которыми старались наполнить меня родители. Они не могли заменить мне целого мира и лишь позже я пойму, как ущербна и скудна жизнь вне полноценного человеческого общества, как страшно жить в заточении, в отчаянном одиночестве, которое вопреки всем стараниям не могут скрасить родители.
Мать всегда была удивительно, неповторимо нежна и бережна в отношении ко мне. Она терпеливо учила меня многим наукам, прививала вкус к искусству и литературе, к музыке и эстетике, она же научила меня нескольким языкам. Благо ее образованности хватало на то, чтобы вырастить идеальную аристократку, кою  когда-то желали сделать из нее самой. И она вырастила ее, забыв о том, что ее дочь еще и человек и никакое воспитание, даже самое идеальное, не заменит ей души, которая к десяти годам не знала о человеческих ценностях, морали. Честность и честь, благородство и сострадания не были знакомы юной леди Гриндевальд. Столь важные человеческие качества ей заменил нигилизм, цинизм и удивительное безразличие к чужим жизням. Во мне не было присущих обычным детям качеств: непоседливости, нетерпеливости, лени, непослушания. Я терпела все: желание матери обучить меня всему тому, что с ее точки зрения должна знать юная леди, агонию отца в отношении знаний темной магии, которую он упорно прививал мне еще с пеленок. Мог ли кто-то из других детей похвастаться тем, что испытал на себе круцио в возрасте одиннадцати лет? А я могла. Не понимала почему. Отец говорил, что я должна быть сильной, сильнее, чем когда-то был он. И я становилась такой. Я была идеальным проектом своих родителей, которые в какой-то мере сошли с ума, желая воплощения собственных несбывшихся желаний через их дочь, которая долгое время была безупречна с точки зрения четы Гриндевальд. Можно ли назвать подобную жизнь нормальной? Едва ли. Но я не знала другой жизни, и мне казалось, что все должно быть именно так и лишь окно в северной башне, из которой я могла наблюдать других людей, говорило мне о том, что, что-то не так, что-то не в порядке.
В ночь, когда пришло письмо из Дурмстранга запомнилась мне грозой и проливным дождем, который был редкостью для местности в которой располагался замок. Здесь я чаще всего видела белые хлопья снега, а еще чаще и вовсе не знала о погодных условиях. Догадаться о времени года можно было лишь по сковывающему холоду, или приятному теплу. В ночь же, когда пришло приглашение, было лето. В замке было тепло и я засыпала под звук падающих капель. Разумеется, к тому времени я уже знала о том, что однажды каждому волшебнику приходит письмо-приглашение одной из магических школ мира. Мне не следовало ожидать другого письма, кроме как из Дурмстранга, не только потому что место, где мы жили располагалось ближе всего именно к этому учебному заведению, но еще и из-за обучения моего отца именно в этой школе. Не могу сказать, что я была рада тому, что мною не пренебрегли. Скорее я была горда собою. Горда в очередной раз, потому что сколько я себя помню, родители всегда говорили о том, что я лучшая из лучших. Сравнивать мне было не с кем и я упрямо верила в то, что действительно являюсь лучшей из лучших. С одной стороны это дало мне уверенность в себе и собственных силах, с другой стороны подобное убеждение принесло мне больше разочарований и зла, нежели пользы.  Слепая вера в собственное превосходство над другими, надменность и чрезмерная гордыня… Ее быстро выбьют из меня в Дурмстранге – школе, где обучались те, кто действительно были самыми лучшими. Но до попадания в школу было еще далеко, потому что ни отец, ни мать не желали отпускать меня так рано. Они полагали, что могут дать мне все самое лучшее самостоятельно, без вмешательства посторонних лиц. И тогда я впервые высказала свое мнение и показала наличие характера. Я интуитивно чувствовала запах истинной свободы, хотя и никогда не знала ее. Я чувствовала бешено колотящимся сердцем, что должна вырваться за пределы собственной темницы, чего бы мне это не стоило. Пламенной речью ли, или горящими глазами, но я убедила мать в том, что не могу всю свою жизнь просидеть в Нуменгарде, разделяя участь отца, который сам обрек себя на подобное существование. Я убеждала мать на протяжении целой ночи, прежде чем она пошла к Геллерту, чтобы поговорить с ним о возможности моего обучения в школе.
В то утро я поняла, что мой отец – не более чем немощный, выживший из ума старик. Где была его мощь? Где была его сила? Где был тот великий темный волшебник, которого так боялись и от имени которого жались в угол? Где было его благородство и честь, когда он поднял руку на мою мать в первый и последний раз? Я не знаю, кем был этот человек, когда в порыве гнева он оставил на щеке моей матери глубокий порез неизвестным мне заклинанием. Но это было последней каплей для нас обеих и под покровом надвигающейся ночи мы бежали из замка. В раскатах грома и вспышках молнии нам еще долго слышались гневные возгласы, и виделось искаженное злобой и безумием высохшее лицо некогда Великого волшебника, а теперь просто немощного старика.

Это был другой мир. Абсолютно другой мир. Я поняла это еще тогда, когда в платье из тончайшего шелка бежала с матерью через поле и на мои плечи опускались ледяные капли дождя. Я впервые почувствовала соприкосновение небесной воды с собственной кожей и это ощущение показалось мне невероятным, потрясающим. Ветер бьющий в лицо и вода в туфлях, холод и пустота в душе – все это было настолько новым, что я долгое время не могла поверить в то, что все это происходит со мной.
Какое-то время мы просто бездумно и бесцельно шли вперед, не зная, что делать дальше и какова будет наша жизнь теперь, когда мы обе покинули обитель некогда наиболее безопасную для дочери и жены Геллерта Гриндевальда. Мы оказались одни в целом мире – так мне казалось, когда я стояла вся промокшая посреди дороги и наблюдала за тусклым свечением звезд, изредка выходящих из-за облаков. Тогда я еще имела лишь смутное представление о масштабах мира и даже о масштабах страны, хотя и изучала географию долгое время. Все это казалось слишком нереальным, слишком ненастоящим, чтобы быть правдой. Правда? Ведь я даже не знала полноценное значение этого слова. Я была слишком чиста для того, чтобы лгать, или же слишком мало знала о человеческих ценностях, чтобы говорить правду. Но в ту ночь, я сказала матери о том, что уже давно мечтала оказаться за стенами древнего замка. Была ли это ложь, или правда, я до сих пор не знаю, но мать улыбнулась мне, взяла меня за руку и я испытала на себе еще одно удивительное свойство магии.
Мы аппарировали на сотни миль. В дом двоюродной бабушки моего отца – Батильды Бэгшот, которая долгое время вызывала у меня странное отторжение из-за ее манеры говорить и вести себя. Я и подумать не могла о том, что все люди абсолютно разные и не все они воспитаны в единых традициях. Мне было непонятно очень многое, но впереди были годы познаний. И общение с людьми, общение с людьми абсолютно разными станет для меня основной школой, которая позволит адаптироваться в незнакомом мире не сразу, но постепенно.
Мой отец никогда не был бедным человеком, но я не знала цены деньгам, я не осознавала в полной мере покупательной способности денег, так как все то, что мне было необходимо, я могла получать, не выходя из замка. То есть, даже если бы я хотела получить нечто, покинув замок, я бы не смогла себе этого позволить. А в таком случае, не трудно себе представить, что многие вещи стали для меня в новинку, когда мать получила доступ к семейным счетам. Магазины, другие люди и даже солнечный свет, который моя болезненного белого цвета кожа воспринимала с большим трудом. Впервые оказавшись за стенами своей тюрьмы, я познавала мир, я впитывала информацию об этом мире и с каждым днем влюблялась в него все больше и мир отвечал мне взаимностью. В те времена во мне впервые возникло непонимание мотивов отца. Разве не мог он ради собственной дочери вернуться к жизни, жизни настоящей, не похожей на ее жалкое подобие, на ее неудавшийся манекен, на ее неправдоподобную иллюзию? Или во всяком случае вернуть к такой жизни мою мать, чтобы она могла помочь мне вырасти настоящим человеком, а не инопланетным существом, с трудом понимающим, что нужно делать и почему. Кто я? Почему я здесь? Кто такие остальные люди и почему я должна взаимодействовать с ними? У меня было очень много вопросов и всего два месяца для того, чтобы подыскать верные ответы. Мать и бабушка учили меня жить. Жить по-новому. Жить самостоятельно и независимо от места в котором живу. Мне же было непонятно так много, что я частенько терялась и мыслями возвращалась во время проведенное мною в Нуменгарде. Там все было гораздо проще и в то же время сложнее. Там меня обучили очень многому, многому из того, что большинство обычных детей, или волшебников не знало в принципе. Это поражало меня и давало очередной повод возгордиться собой. Я задирала нос, я чувствовала себя почти всемогущей, я считала, что могу и достойна куда большего, чем у меня уже есть. Где-то в глубине своих мыслей, я улавливала тихий шепот, который упрямо твердил, что такие как я достойны править миром. Я становилась похожей на своего отца, сама того не понимая. Но к счастью, мне не суждено было стать его копией. 

Я сторонилась людей. Я опасалась их, потому что понятия не имела как нужно вести себя с теми, кто не владел магией. В теории, я знала, что существуют маги и магглы, чистокровные волшебники и полукровные. Я так же знала и о сквибах и о других магических расах. И все же, когда я встречала на улице рядом с домом бабушки мальчишек-магглов, я терялась. Они отличались от меня, а я невольно боялась всех тех, кто был другим. А другими были все, и первое время мне было чрезвычайно трудно свыкнуться с мыслью о том, что есть и другие люди, ничем не хуже меня. И если первое утверждение в скором времени стало для меня аксиомой, то вера в то, что есть те, кто действительно лучше меня никак не желала утверждаться ни в моем сердце, ни тем более, в моей голове.
Должно быть, Вы не плохо представляете себе, каково же было мое удивление, когда в начале сентября я прибыла в Дурмстранг. Здесь были десятки, нет, сотни детей, таких же, как и я. И хотя все они были чистокровными, с самого первого дня некоторые, из особо знатных и древних родов, позволяли себе смотреть на других надменно и свысока. Признаюсь, я позволяла это себе более других, так как фамилия Гриндевальд давала мне определенные преимущества в школе, где основополагающей дисциплиной были и есть темные искусства. Не могу сказать, что все преподаватели отличались лояльностью ко мне и так же не могу сказать, что многие тянулись к дочери еще незабытого темного волшебника, однако я быстро обрела строгий круг тех, кого позже назову друзьями, так же как и тех, кого теперь могу назвать своими покровителями. Не знаю, была ли эта дружба и это покровительство искренними, или же мною просто желали воспользоваться, но едва я чувствовала, что подобные связи начинают меня стеснять, как я без сожаления рвала их – любое стеснение и неудобство было мне неприятно. Что же касалось моей учебы, то я отдавалась процессу познания с головой и старалась узнать как можно больше. Обучение большинству дисциплин не становилось для меня проблемой, потому что я была трудолюбива и не глупа, однако настоящим испытанием для меня становилось общение с людьми. Я долгое время не могла разобрать ни их мотивы, ни их интересы, ни причины, по которым они поступали неверно. А именно неверными поступками я называла предательство, ложь и лицемерие. Я не была способна на подобное, однако в скором времени стала учиться тонкому искусству плетения паутин лжи, обмана и хитрости. Я начинала понимать, что таким образом можно добиться куда большего, нежели если всегда действовать напрямую. Вот главные умения, которые мне дал Дурмстранг, после умения использовать темную магию, разумеется. Игры ума. Интриги. Хитрость. Манипуляции людьми. За двенадцать лет, которые пролетели, как один миг я научилась очень многому и очень многое поняла.  Школа стала моим домом и даже, получив возможность периодически возвращаться в Лондон, я не спешила ею пользоваться, продолжая постигать прелести наук не только магических, но и социальных. Чего я не умела тогда и не умею сейчас, так это… Защищаться. Атаковать, больно жалить, травить своим ядом – всему этому я успела научиться, явившись в Дурмстранг практически чистым листом, который можно было заполнить почти любой информацией. Получив же несколько жизненных уроков, я вдруг с прискорбием осознала, что некоторые могут жалить больнее, могут предавать и обманывать лучше, могут закутывать меня в свои сети и коконы интриг лучше, чем это делаю я. Сказать, что это было для меня открытием – не сказать ничего, ведь я всегда считала себя самой лучшей во всем и никак не могла поверить, что были те, кто владел какими-то умениями лучше. Но такие люди были, и их было много. И как я не пыталась обогнать многих из них, мне это не удавалось. Неудачи подобного рода порождали во мне зависть, зависть порождала злобу, а злоба ненависть. Нет, не к тем, кто был более образован, умел, или умен. К моему отцу, по вине которого я была вынуждена расти вне общества, вне жизни, которую я полюбила всем своим сердцем. Моя любовь к миру была столь же безгранична, как ненависть к моему отцу. Осознав это в полной мере я ощутила ужасную, страшную жажду, которая губила мою душу. Жажду мести.
Окончить Дурмстранг с отличием – не столь важно, если ты не смог забрать вместе с знаниями еще и полезные связи, которые могли бы пригодиться тебе на жизненном пути. Теперь я понимаю, что эта школа, вероятно и правда готовила лучших из лучших, но не потому что ученики обладали какими-то уникальными качествами, а потому что сохраняя дарованные им знания, они могли применить их на практике, присовокупив к ним еще и приобретенные связи с чистокровными родами всего мира. Что ж. Я не была паршивой овцой в семье Дурмстранга. И потому, окончив школу, я увидела перед своими глазами сотни дорог и сотни возможностей. Я могла пойти куда угодно и делать, что угодно. Но обычный мир не годился для наследницы Гриндевальда, ровно как и выпускницы Дурмстранга. Я отправилась в Англию, зная, что обладатели темных секретов в надвигающейся войне были необходимы, как воздух. Возможно, я приму непосредственное участие в этой войне, а возможно, и нет. Но сначала я намереваюсь уничтожить собственного отца. Ради общего блага.

5. Характер
Кто я? Кто я такая и зачем я здесь? Я так часто задаюсь этими вопросами и почти никогда не нахожу на них ответа. Мне нравится задаваться вопросами, на которых в принципе нет ответа. Почему? Наверное, я просто люблю пофилософствовать и поговорить о вещах куда более отдаленных от жизни. Мне не нравится в разговоре касаться мирских забот и рутинных мелочей – они делают мою жизнь не такой приятной, а я слишком люблю ее, чтобы позволять себе тратить время, обращая внимание на такую ерунду. Мне нравится размышлять над вопросами, над которыми размышляли люди с момента начала времени. Может быть, потому что мне кажется, что именно я найду ответ на эти вопросы? Я ведь всегда, с самого первого своего вздоха считала себя особенной и уникальной. Неповторимой личностью, экстраординарной и яркой. Именно мне принадлежал весь мир, и именно я не должна была ничего делать для его получения. Эту уверенность я впитала вместе с молоком матери и эта же уверенность сослужила мне дурную службу во многих моих начинаниях. Ведь нет ничего более обманчивого, чем уверенность в собственной неуязвимости. И все же я была уверена в собственной непогрешимости. И готова поклясться, что уверена до сих пор. Знаю, что это станет причиной еще многих моих фатальных ошибок и сокрушительных поражений, но ничего не могу с собой поделать. Возможно, я и правда уникальна, а может быть просто невероятно глупа.
Жизнь как поле боя. Судьба как коротенькая нить, которую могут обрезать не сегодня, так завтра. И смерть, как цена за абсолютную, всеобъемлющую свободу. Я не готова платить такую цену, но полагаю, что могу помочь другим ее заплатить. Так или иначе, но я люблю жизнь во всех ее проявлениях и, наверное, я способна пойти на убийство ради собственной жизни. Нет, я не готова жертвовать ею ради других и если любовь к себе и миру есть отвратительный эгоизм, то я эгоистка в полной мере. Мне нравится наслаждаться этим миром и пусть мое наслаждение извращенное и малопонятное другим, я все равно буду получать удовольствие от каждого глотка воздуха, луча солнца. Ценить жизнь? Что это значит? Жить так, как душа ляжет. Если я хочу кричать от восторга – я кричу, чувствуя, как разум отдается неприятным скрежетанием – меня, ведь всегда учили быть леди. Если я хочу смеяться – я смеюсь, так, что мой смех заполняет не только все помещения, но и души вокруг. Если я хочу плакать… Нет. Я никогда не плачу, потому что это не доставляет мне никакого удовольствия, но дает другим повод чувствовать свое превосходство. Никто не может себе этого позволить, потому что пока есть я, из нас двоих – я ближе к идеалу и у меня нет повода плакать и уж тем более никто, ни единая душа не может заставить меня лить слезы. О, я презираю людей. Они раздражают меня своими мелкими, отвратительными и назойливыми попытками уколоть, унизить, задеть. Ничтожные. Я так не люблю сопли, я их так не люблю. Это признак слабости, а я  презираю слабость. И если однажды я окажусь слабой, я хочу умереть. Потому что жизнь в слабости – это существование, а я не хочу быть существом, я хочу быть человеком.
Страх? Я не испытываю страха, потому что стараюсь его избегать. Если я боюсь темноты, (а я ее опасаюсь) то зачем провоцировать всплеск неприятных эмоций, выключением света? Уж я-то могу позволить себе не экономить на собственном моральном благосостоянии. Я вообще могу позволить себе все, что угодно, потому что для меня не существует чужих интересов и норм морали. Почему? Потому что их выдумали другие люди, те, кто желал иметь контроль над массами. Надо мной и над Вами тоже. А я не хочу быть контролируемой хоть кем-то, потому что я – это я. И никто не в праве мне указывать. Я высокомерная. Я избалованная. Я королева. И я это знаю. Я знаю, что я – самая лучшая и что я достойна только идеального. Меня не привлекают неудачники и неудачницы. Я не могу испытать к ним даже жалости. Я просто не вижу их, я просто забываю об их существовании, потому что не хочу тратить на них своего драгоценного времени. Я итак десять лет провела в прострации. В месте уже не существующем для меня, но все еще пугающем.Так почему я должна обращать внимание на кого-либо, когда я есть у самой себя? Я не причиняю себе боли и не терзаю себя. Я люблю себя и эта любовь взаимна. А люди? Я избегаю их, потому что мне стыдно признаться себе в том, что я так и не научилась, не позволять им причинять мне боли. Я дурно разбираюсь в людях. Я не понимаю, кто из них может сделать мне больно, кто не может, а кто и вовсе не снизойдет. Поэтому я предпочитаю ко всем относиться ровно. С презрением, или безразличием, что в принципе зависит от моего настроения. А мое настроение скорее будет зависеть от цвета лака на моих ногтях, чем от того, кто со мною рядом. Человек? У меня есть только один Человек. Это я сама.
Реальность жестока. Жестока и я. Во всяком случае так говорят, потому что сама я не знаю, не понимаю, что означает быть жестоким. Когда-то мне сказали, что жестокий человек, это человек, который совершает плохие поступки и не чувствует при этом ни жалости, ни укора в сердце. Тогда я жестока. Я невероятно жестока – я никогда не чувствую сожаления. Это слишком непонятное чувство. Оно тратит время, но не дает никакого практического результата и не дает мне наслаждаться плодами собственной деятельности. Тогда зачем оно мне? Глупо. А я не люблю глупость. Потому что я ее боюсь. Я боюсь, что однажды заражусь от покорных овец их глупостью и вместе со стадом пойду для жертвоприношения на алтарь чьих-то амбиций и желаний. Я не хочу так. Я хочу приносить жертвы сама себе. Но поскольку мне все еще не хватает силы для того, чтобы заставлять идти стадо в нужном мне направлении, мне приходится играть. Временами быть милой, временами улыбчивой, иногда даже заботливой. Не знаю, почему, но людям это нравится и я вынуждена делать то, что по собственной воле не сделала бы ни за что. Отвратительно? Да, иногда я бываю сама себе противна. Но ничего не поделаешь. Иногда приходится пачкать руки в крови овец, чтобы достигнуть собственных целей.
Я злопамятна. Не знаю, что это значит, но однажды мать сказала, что злопамятный человек, это человек, который помнит зло. Так вот я не знаю, что такое зло. Наверное, зло, это когда мне делают плохо. В таком случае я действительно злопамятная, потому что я никогда не забываю тех, кто сделал мне больно, или причинил мне вред. Но иногда я делаю вид, что все забыла, простила, будто бы все хорошо. Зачем я это делаю? Затем, что когда-нибудь, потом, через долгий промежуток времени у меня будет шанс уйти безболезненно для себя самой. Я королева. И я выбираю день для собственного ухода. Меня нельзя бросать. И от меня нельзя уйти сделав мне больно. Никогда. Только когда я позволю. Только если я захочу. Потому что я выбираю день ухода. День, час и минуту. Я всегда заставляю жить до того момента, пока мне не покажется, что уже достаточно. Но пока я сама не захочу, чтобы кто-то умер, он будет жить. Мучиться, но жить.
Ненавижу лгать. Ненавижу лгать, но зато мне нравится умалчивать. Умалчивать, недоговаривать, виртуозно изворачиваться и играть. Это делает мою жизнь более разнообразной, интересной и не дает мне заскучать. Так вот даже в разговоре о себе я многое недоговорила. Почему? Потому что мне страшно говорить о собственных слабостях. А их немало. Смешно. Я ведь до сих пор не выключаю света, потому что боюсь открыть глаза и вновь оказаться в кромешной тьме, наполненной застоявшимся душным воздухом. Боюсь привязываться. Потому что не знаю, что будет, если однажды подарить кому-то свое сердце. Да и мыслимо ли это, доверить другому свою душу? Я не умею доверять.
Мне бывает страшно, мне бывает даже больно, а иногда мне бывает противно. Так вот нет ничего хуже, чем когда мне противно. Для меня самой. Потому что у меня противно граничит с безразличием. А что может быть хуже безразличия? Ничего. Лучше дикая, всепоглощающая, горящая ненависть, чем равнодушие. Так вот я способна на равнодушие. Видит Мерлин и видит Моргана, я способна…
А еще, я никогда и никому не позволю сломать себя. Никому и никогда. Даже если ради этого мне придется навсегда забыть о жизни, которую я люблю. Никому. Никогда. Лучше смерть, чем унижение слабостью.

6. Животное
Ворон.

7. Ваши способности
- Магические умения: знания в области темных искусств и ядов, умение применять подобные знания на практике.
- Из повседневных умений: знание трех языков, истории магии и правил этикета

8. Артефакты
ВП: лавр и жила дракона, 11 дюймов;

9. Как можно с вами связаться?
ICQ – 614-976-808

10. Как часто сможете посещать форум?
Каждый день. Без предупреждений не пропадаю.

11. Ориентация
Гетеро

12. Сторона
Личные интересы

Отредактировано Beltane Grindewald (2011-06-05 01:50:56)