снег для моей Киры
снег для милой Киры
сыплет прямо в окна
                          неуютной квартиры

на рассохшийся паркет
не неудобный диван
я слышу как на кухне плачет
                           незакрытый кран
как ветер льется сквозняками
через незапертый балкон
как в щепки разлетается
                            о стену телефон…

я не включаю телевизор
не открываю друзьям
не могу быть с кем-то
                             или с ней или сам

странные картины
пишет сигаретный дым
снег для Киры без нее
                             каким-то кажется чужим…
(с) Krasnoshchekov

А я срать хотел на все происходящее! У меня дневник - остров юмора) Кто там что узнал - плевал я, у нас тут Дед Максим помер хДДД

http://vkontakte.ru/video25524258_159198216?h=53523433f7ab81f9&hd=
Я - то чмо в белом, а Седых - красавчик с заебенным смехом хДД

Хочется кинуть сюда что-то смешное. Но руки не позволяют. Не потому что они заняты, нет, они совершенно свободны, и бодро печатают по клаве. Просто сегодня не хочется ржать.
Тешу себя мыслью, что траббл не во мне. Вернее, во мне, но не совсем. Я не ублюдочный, я просто не приспособлен для отношений. Пока что во всяком случае точно. Не хочу, чтоб меня связывали. Я говорил, что отношения - это не для меня, я всегда всех калечу, и просто не умею ПРАВИЛЬНО.
Соплежуйство продолжается. Поднимите настроение, пожалуйста.

Jasper Walsh
ахахаха, Уолш, котэ - это ж ты))
Спасибо, малыш)

Отверженные.

Когда- то давно я работала в одном интернате. Тот отрезок моей жизни не пронёсся, оставляя пару снимков -воспоминаний, как это случается с некоторыми годами в жизни человека. Тот отрезок жизни пролетел, но задел самый чувствительный край души, оставив воспоминания, которые с годами не развеялись по привычке, словно песчинки в большой пустыне памяти, а плотным пластом улеглись, напоминая о вечном явлении с неуютным названием «Эти маленькие большие дети»

У всех разные истории, разные воспоминания, разные мечты и желания, и только одно непокорно одинаково - живые глаза: нагловатые, смиренные, ищущие, виноватые, дерзкие, обречённые, непокорные, но всегда безнадёжно грустные.
Пара больших блюдец, до краёв наполненных слезами потерь и надежд.

Что- то рассказывала Татьяна Фёдоровна-заведующая этого заведения, про которые обычно говорят «Не дай Бог!», что- то видела сама, что - то рассказывали дети. Безусловно, как и свойственно человеческой памяти, какие- то воспоминания безвозвратно рассыпалась мелкими песчинками, и разлетелись, гонимые тем самым пресловутым Ветром Перемен, а какие-то, упрямые и беззащитные, оттого и родные и нужные, зацепились, да так и остались в памяти. Навсегда. Теперь навсегда.

Света и девочки.

Девчонки, как девчонки, Куда же без влияния массовой культуры, которая не повременила отложить свой отпечаток с условным понятием «взрослость» выжженными цыплячье - жёлтыми волосами, проколотыми пупками, носами и ушами. Не без крепкого словца, конечно, но, в целом, привычные для того времени дворовые королевы. Каждая - самая красивая и самая взрослая, ну а как же иначе?

Двенадцати - тринадцатилетние дивы, стоя у огромного зеркала в холле, собираются на «дискач». Благо стипендия позволяет купить помаду, супермодные пластмассовые «фенечки» на шею, ну и, конечно же, сигареты – непременный атрибут взросления любого поколения.

Я всё время удивлялась волшебной непропорциональности правила «приход-расход». Государственная ежемесячная стипендия не могла окупить и двух пачек «взрослых» сигарет, не то что помаду и «фенечки», которые следующей ступенью развития юных леди резво переименовываются в раздел «аксессуары и бижутерия». Девочки-девушки явно «шиковали». Почему- то с тех пор «шиковать» и «шокировать» для меня часто звучит почти одинаково. Может быть оттого, что со временем понятие «сильное удивление» черствеет, грубеет и становится уже всё равно ши-кар-но это или просто у-ди-ви-тель-но.

Шок наступил у меня, когда Света- одна из «любимых», (а «любимые» всегда есть, они как- то сами первыми в душу западают и остаются там) уверенно проковыряв ключом, звонко вертящимся в замочной скважине, входную дверь каптёрки, где денно и нощно сидел дядя Витя, обычный охранник обычного интерната, вышла с глазами взрослой женщины и, промямлив обычное затравленное «Здрасьти», поковыляла к « своим».
Как- то неприятно стало вдруг. Что моя Света делала с Дядей Витей такого, что потребовало закрывать каптёрку на ключ? Почему мне неуютно думать об этом? Почему мне страшно и грустно?

Поговорили. Не стеснялась. Тринадцатилетняя леди. А казалось, что совсем ещё девочка. За некоторую сумму девочки, ставшие, а может уже с рождения бывшие женщинами, оказывали охраннику некие экспресс-услуги, причём охранник оставался на самый крайний случай, обычно девочки «общались» с «дядями Витями» из гаражей, построенных практически вплотную к интернату. Девочки добровольно продавали себя. За деньги, за кассеты «Руки вверх», за походы в кино. С потными, липкими дядьками из потных и липких гаражей. Маленькие мои Светочки, Настеньки.
Светланы и Анастасии?

Весь персонал неохотно был в курсе, да и девочки не считали это чем- то зазорным, хотелось же хорошо выглядеть, «а чё?»
Наверное это «а чё?», это повальное безразличие, национальный русский «пофигизм» стал одной из причин моего ухода из интерната. И одной из причин попрощаться навсегда и с маленькой девочкой Машей, упрямым волчонком, судьба которой мне неизвестна.

Со временем, к сожалению, чьи- то истории от « Как же я могу помочь?» постепенно приобретают оттенок «Меня это не касается». К счастью ли, к несчастью, но Машина история всё ещё лежит на своём месте. На своём месте в моём сердце.

Маша.

В группе около двадцати человек. Двадцать маленьких волчат, жестоких, сильных и ищущих. Инстинктивно и упорно ищущих ласку и любовь. Мамы на всех были общие: Надежда Михайловна и я. Быстро привыкаешь к гурьбе первоклашек, бегущих навстречу со словами: «Мамка пришла!!! Чё купила? А я тебе оставил булочку от обеда, нам давали!»

Маша не летела ко мне. Не летела и к Надежде Михайловне. Маша знала, что её настоящая мама - другая. Мама обязательно её заберёт, мама приедет, купит ей подарок и заберёт её, а мальчишек побьет, потому что они её обижают, они плохие.
А плохими были не только мальчишки. Девочки, восьмилетние «принцессы», мальчики - «будущие солдаты»(помните как нас учили в школе?) целыми часами мучили бедную Машку, загоняли в угол и твердили, что мама не придёт, что мама -пьяница, что Машка даже не знает номер телефона мамы и что она всё врёт.

Маша ревела, выла, потом вырывалась, бежала к столу воспитателей и с такой надеждой, с таким пугающим упорством, раз за разом «вспоминала» номер маминого телефона: «Двадцать пять-двадцать шесть-сто тысяч-один-пятнадцать-семь….» «Нет не тот! Я вспомнила! Я точно вспомнила! Пятьсот-десять-двадцать-шесть-шесть-сто-сорок! Вот такой! Наберите такой!»
Несколько раз её ловили, сбежавшей из группы, набирающей в холле на общем телефоне свои сумасшедшие цифры. Как -то раз она даже дозвонилась куда- то. Трубку сняла женщина. После этого пару дней весь воспитательский состав играл в «Мама передала фрукты и просила обязательно спать днём»
Маша ненадолго успокаивалась, а потом снова усмешки, издёвки, углы и сумасшедшие цифры.

Моя маленькая Маша. Моя запуганная девочка с надеждой и верой, как тебе сейчас? Наверное всем « детдомовцам» свойственно обострённое чувство надежды, все они верят, что когда- то обретут что- то неизвестное, что- то давно потерянное, но так сильно необходимое.
Надежда- это то, что помогает людям Верить и жить дальше. Но не всегда всё хорошо кончается…

Сашка.

История про Сашку – это история одного из тех, кого не оставляли. Это история про того, кого именно бросали.

Жила была семья.
Мать спилась и загуляла, отец пил беспробудно, старший сын прогуливал школу, да что там прогуливал - что это за "школа" и какая в ней польза -он вряд ли полностью понимал, тем более что ещё и мать на сносях. Не до школы в общем.

Прошло время, мать родила, оклемалась и убежала. Как обычно, продавать себя за бутылку....
И так понятно, что отец сыновей особо не жаловал, да и отцом, наверное, не считал себя. Скорее неким «старшим» существом среди 10-ти летнего Саши и новорожденного (видимо его так и не назвали, имя почему- то не всплывает) малыша.
Где они жили? В каком- то доме, жильцов которого уже расселили и готовили под снос. Электричество, вода - всё давно было отключено, а эти трое так и продолжали влачить своё существование в пустом доме. Отцу было не до переезда - из запоя бы выйти, Сашка рыскал по мусорным контейнерам в поисках сигарет и хлеба, а мелкий орал целыми днями - что ему ещё оставалось делать? Пил ,наверное сладкий кипяток из грязной бутылки, сосал хлеб, да вдыхал отцовский перегар...

Отец часто оставлял мелкого на Сашку. Как и в тот день. Сказал своё обычное: «Сиди здесь, опохмелиться надо. Ща приду...». Сдобрил крепким словцом и ушёл.

А Сашка сидел...
Грязная бутылка уже давно была пуста.
Младенцы имеют свойство выживать, даже в таких мерзких условиях, поэтому худой некрасивый мальчик, неумело закутанный в грязное шерстяное одеяло сине -советского цвета, твёрдо верил: "Кричу - значит голоден, голоден - значит живой. Хочу. Жить. Кричу. Громко."
А Сашка сидел. Сидел с братом на руках. С братом, неумело закутанным в грязное шерстяное одеяло сине-советского цвета…

А отец не шёл. Сашка сидел между этажами на ступеньках пустого дома, мелкий уже не орал-то ли сил не было, то ли просто пришло время хоть немного поспать. Сашка наверное думал: «Фиг их разберёшь, этих уродцев мелких», засыпая на лестнице с братом. Неумело закутанным в грязное шерстяное одеяло. Сине-советского цвета…

Наступило утро, день ,вечер. Маленький мальчик пару раз просыпался, потом уснул - видимо понял, что всё равно ничего не получит, а Сашка всё сидел и сидел. С братом. На руках. С братом, неумело закутанным в грязноешерстяноеодеялосине-советскогоцвета. Сине-советского. Цвета.

Алкаши привели к милиционеру бледного, грязного, дрожащего мальчика Сашку, который всё никак не хотел отпускать маленького худенького брата. Неумело закутанного. В грязное шерстяное одеяло. Сине-советского цвета. Мёртвого маленького худенького бра... "Дяденька, честно Вам говорю - спит он, он щас проснётся и мы к отцу пойдём, он нас небось ждёт уже, я же обещал не уходить"...

Татьяна Фёдоровна показывает фотографии Саши. Выпускник. Статный юноша. Обычный современный парень, стоит у интерната со своими «мамками»-воспитателями и педагогами, в руках какая-то корочка официальная, пакет. Стоит, улыбается. А в блюдцах-глазах как обычно, эта особая «детдомовская» надежда, надежда, вера и …грусть.
Прости нас, маленький худенький мальчик, которому так и не дали имени...

Простите нас, Светы, Маши, миллионы Свет и Маш, миллионы наших ненужных детей, миллионы блюдец-глаз, в которых отражается наш мир: меркантильный, расчётливый и немилосердный. Простите нас: пьяниц - отцов, Дядь Вить и матерей, которым звонят одинокие маленькие девочки по одиноким несуществующим номерам. Простите нас отвергнувших, отвергающих, черствеющих, очерствевших, горделивых и возгордившихся, обвиняющих и виноватых, возмущённых, обиженных и бесконечно злых. И бесконечно одиноких. И бесконечно отвергаемых. И отверженных.

Простите нас, когда мы снова пройдём мимо.

Мимо наших детей. Мимо нашей жизни.

(с) Ева Егорова

Отредактировано Adrian Pucey (2011-02-21 01:14:25)

Свершилось то, чего боялся. Не зря боялся, как выяснилось. Потерял.  Не прощу этого никогда. Никогда и никому. За то, что отняли. Люблю её.

Отредактировано Adrian Pucey (2011-02-22 01:27:08)